Вот например. Две не прожитые жизни.

 

На прошлой неделе люди, потерявшие когда-то друг друга из поля зрения, нечаянно встретились.

Вот, например, после двадцати трех лет разлуки встретились Глеб Алексеевич Плотников, превратившийся за это время из хрупкого мальчика в крупного лысе­ющего специалиста в области геологии, и Татьяна Ивановна Кравцова, четверть ве­ка назад работавшая поваром в геологической экспедиции, а ныне врач-окулист.

 

Для полноты и глубины восприятия перенесемся в далекие 70-е, когда на втором этаже гостиницы «Москва» продавали безалкоголь­ный пунш по 56 копеек за бокал и вокруг Пушкинского музея выстра­ивалась трехкилометровая очередь, чтобы воочию увидеть загадоч­ную улыбку Джоконды. В это самое время выпускник Геологоразве­дочного института, коренной москвич Глеб Плотников уезжал на два месяца в Читинскую область искать месторождения марганцевых руд. Одновременно в ту же точку земли направлялась Таня Кравцо­ва, жительница города Могочи. Таня не поступила в Читинский педа­гогический институт на географический факультет и устроилась ра­ботать в экспедицию поваром.

Девушка появилась на свет в результате смешения двух северных кровей: эвенкийской и ленинградской. И, как подобает полукровке, была необычайно красива. Глеб, конечно же, влюбился в северную красавицу с длинными черными волосами и карими раскосыми глаза­ми. Она полюбила его тоже. И все два месяца, что были отпущены мо­лодому геологу на поиски марганцевых руд, они были вместе. Вместе спускались на плотах по горной реке Олекме, вместе катались на оле­нях и вместе покорили гору Сакадыка высотой 2 тысячи 500 метров над уровнем моря. Но вот пришло время молодому геологу покидать таежный край, и тогда он сказал своей возлюбленной:

— Ты знаешь, есть две вещи, о которых я мечтаю — чтобы ты была моей женой и чтобы я умер раньше тебя.

Он обещал Тане, что в скором времени вернется за ней и увезет ее в Москву.

Однако, когда Глеб вернулся домой, руководство Института фи­зики Земли, куда он попал по распределению, радостно сообщило молодому специалисту, что он отправляется на полгода в кругосвет­ное путешествие. Глеб послал Тане телеграмму и уплыл на корабле. Но в конце кругосветного плавания Глеб неожиданно заболел воспа­лением легких. Все бы ничего, но врачом на корабле работала женщи­на, которая еще во времена Великой Отечественной войны лечила ра­неных бойцов. Поэтому болезни мирных жителей казались ей при­ступами легкого недомогания.

— Да у тебя просто морская болезнь. До свадьбы заживет, — вот так объяснила она больному его состояние, вручив на всякий случай пациенту пару таблеток.

Глеб вернулся в Москву живым, но через три дня был достав­лен в Боткинскую больницу с гнойным прорывом легкого. Меди­ки долго боролись за его жизнь, и среди них была молоденькая медсестра Галя, которая не отходила от больного ни днем ни ночью. Она доставала с помощью своих знакомых редкие лекар­ства, вкалывала ему двойную дозу обезболивающих, а когда Глеб приходил в себя, читала ему книги. Таня же ничего не знала о не­счастье, приключившемся с ее возлюбленным, и каждый день бегала на почту в надежде получить от него письмо или телеграмму. Но от Глеба ничего не приходило.

Так или иначе, со временем тяжелобольной пошел на поправку, и рядом с ним опять же была медсестра Галя. Ни родители, ни друзья не оказывали ему столько внимания. И как это часто случается, люди забывают о прошлом, каким бы замечательным оно ни было, если ря­дом есть вполне мирное и спокойное настоящее.

Успокоив свое сердце такими рассуждениями, Глеб с чистой совес­тью женился на Гале. Таня же, решив, что с Глебом случилось самое страшное, разыскала телефон Института физики Земли и позвонила туда. Там ей ответили, что молодой ученый Глеб Плотников жив, здо­ров и усиленно трудится над диссертацией. Таня решила навсегда за­быть, как бы это ни было горько и трудно, слова, сказанные нежным возлюбленным в момент расставания, и вычеркнуть его из своей жизни.

У Глеба тем временем сначала родилась дочка Катя, а потом дочка Света. Галя действительно оказалась хорошей, преданной женой и доброй матерью. Правда, иногда по вечерам он вспоминал таежную девушку, высокую гору Сакадыку высотой 2 тысячи 500 метров и оле­ней, на глаза которых наворачивались слезы, когда они с Таней соби­рались садиться на их хрупкие спины. В эти минуты кандидату геоло­гических наук хотелось бросить все, сесть в поезд и уехать.

Таня за это время поступила в Ленинградский медицинский инсти­тут, вышла замуж за человека намного старше ее и в принципе тоже была счастлива.

Прошло двадцать три года. Однажды Таня вместе со своей подру­гой решила поехать покататься на горных лыжах в город Кировск. В эту же точку земли вместе со своей семьей направился Глеб Алексее­вич Плотников.

Что сказать? Они встретились в столовой. Он не узнал ее, а просто почувствовал, когда она прошла мимо, как внутри его давно утомлен­ного перееданием организма что-то разорвалось на тысячу мелких осколков. Так бывает, когда тебя бьет промышленным током напря­жением в три тысячи вольт. Она, конечно же, постарела, тоже попра­вилась, а черные и некогда роскошные длинные волосы были повреж­дены беспощадными парикмахерами и временем.

Но для него это не имело значения. Он смотрел на ее седеющие пряди, случайно выбившиеся из пучка, и чувствовал, что несчастен. Они так и не сказали друг другу ни слова.

Глеб Алексеевич Плотников ел макароны, напротив него сидела жена и две его замечательные дочки. Он говорил себе, что все хорошо. Но могло бы, конечно, быть и лучше. Если бы двадцать три года назад он просто поблагодарил медсестру Галю за участие и купил билет до таежного города Могочи. Хотя кто теперь может точно сказать?

 

Ольга Демьянова.

“Столица” №14`1997

Пузырики….

С недавних пор свет очей Егорсергеич стал весьма бурно реагировать на различные ситуации в жизни.

Прослушивании музыки из различных источников вызывает реакцию пуститься в пляс. Возможно чуть позже, если музыки не будет, он будет напевать её сам и танцевать. Надеюсь, балет ему будет интересен только с точки зрения искусства.

При наличии мяча — “Гооооооооу”… Но Бэкхэмом не станет. Ноги не кривые.

Растительность на земле (Лето – моя отрада) – сбор букетиков, потрошение одуванчиков, обнюхивание ромашек, тюльпанчиков и прочих незабудок. Думаю, через год-два начнёт носить домой паучков, жучков и дождевых червяков с целью дрессировки. “К нам едет червяк-тяжеловоз Геннадий”…

Дома же, во время вечернего заплыва обязательный ритуал обнюхивания всех флакончиков с гелями-шампунями. Зюскинд? %-)

Любимое занятие – открыть флЮкончик, смочить водой “дыдичку”выливательную и пускать пузырики…

Тут-то меня и прохватило: баночка из-под пюрешки, вода, содержимое флЮкончиков и коктейльная трубочка. 5-минутное колдовство со смесью и детсвое счастье в конкретном месте Земли может считаться бесконечным. Выдувание пузырей диаметром сантиметров 15- плёвое дело. Если дуть в трубочку чуть сильнее – вылетает штук 30 маленьких, сантиметра полтора в диаметре) пызыриков и садятся на воду. Выстраивание пузырей на стенке ванной в виде гусеницы, штук 40 подряд. В общем счастье в этом не только для ребёнка, но и для папы. :)

А потом я вспомнил про замечательную книжку, которую в детстве зачитывал до дыр. А самое интересное, что книжка эта впервые была издана, по-моему, ещё в 19 веке…. (Приведено с купюрами)

Итак…

Умеете ли вы выдувать мыльные пузыри? Это не так просто, как кажется. И мне казалось, что здесь никакой сноровки не нужно, пока я не убедился на деле, что уменье выдувать большие и красивые пузыри — своего рода искусство, требующее упражнения. Но стоит ли заниматься таким пустым делом, как выдувание мыльных пузырей?

В общежитии они пользуются худой славой; по крайней мере в разговоре мы вспоминаем о них для не особенно лестных уподоблений. Совсем иначе смотрит на них физик. “Выдуйте мыльный пузырь, — писал великий английский ученый Кельвин, — и смотрите на него: вы можете заниматься всю жизнь его изучением, не переставая извлекать из него уроки физики”.

Действительно, волшебные переливы красок на поверхности тончайших мыльных пленок дают физику возможность измерить длину световых волн, а исследование натяжения этих нежных пленок помогает изучать законы действия сил между частицами, — тех сил сцепления, при отсутствии которых в мире не существовало бы ничего, кроме тончайшей пыли.

Те немногие опыты, которые описаны ниже, не преследуют столь серьезных задач. Это просто интересное развлечение, которое лишь познакомит нас с искусством выдувания мыльных пузырей. Английский физик Ч. Бойс в книге “Мыльные пузыри” подробно описал длинный ряд разнообразных опытов с ними. Интересующихся мы и отсылаем к этой превосходной книге, здесь же опишем лишь простейшие опыты.

Их можно производить с раствором простого хозяйственного мыла [Туалетные сорта для этой цели менее пригодны], но для желающих мы укажем на чисто оливковое или миндальное мыло, которое наиболее пригодно для получения крупных и красивых мыльных пузырей. Кусок такого мыла разводят осторожно в чистой холодной воде, пока не получится довольно густой раствор. Всего лучше пользоваться чистой дождевой или снеговой водой, а за неимением их — кипяченой и охлажденной водой. Чтобы пузыри держались долго, Плато советует прибавлять к мыльному раствору 1/3 глицерина (по объему). С поверхности раствора удаляют ложкой пену и пузырьки, а затем погружают в него тонкую глиняную трубочку, конец которой изнутри и извне вымазан предварительно мылом. Достигают хороших результатов и с помощью соломинок, длиной сантиметров в десять, крестообразно расщепленных на конце.

Выдувают пузырь так: окунув трубку в раствор, держа трубку отвесно, так, чтобы на конце ее образовалась пленка жидкости, осторожно дуют в нее. Так как пузырь наполняется при этом теплым воздухом наших легких, который легче окружающего комнатного воздуха, то выдутый пузырь тотчас же поднимается вверх.

Если удастся сразу выдуть пузырь сантиметров в 10 диаметром, то раствор годен; в противном случае прибавляют в жидкость еще мыла до тех пор, пока можно будет выдувать пузыри указанного размера. Но этого испытания мало. Выдув пузырь, обмакивают палец в мыльный раствор и стараются пузырь проткнуть; если он не лопнет, то можно приступить к опытам; если же пузырь не выдержит — надо прибавить еще немного мыла.

Производить опыты нужно медленно, осторожно, спокойно. Освещение должно быть по возможности яркое, иначе пузыри не покажут своих радужных переливов.

Вот несколько занимательных опытов с пузырями.

Мыльный пузырь вокруг цветка. В тарелку или на поднос наливают мыльного раствора настолько, чтобы дно тарелки было покрыто слоем в 2 — 3 мм; в середину кладут цветок или вазочку и накрывают стеклянной воронкой. Затем, медленно поднимая воронку, дуют в ее узкую трубочку, — образуется мыльный пузырь; когда же этот пузырь достигнет достаточных размеров, наклоняют воронку, как показано на рис. 66, высвобождая из‑под нее пузырь. Тогда цветок окажется лежащим под прозрачным полукруглым колпаком из мыльной пленки, переливающей всеми цветами радуги.

Вместо цветка можно взять статуэтку, увенчав ее голову мыльным пузырьком (см. рис.). Для этого необходимо предварительно капнуть на голову статуэтки немного раствора, а затем, когда большой пузырь уже выдут, проткнуть его и выдуть внутри пего маленький.

Несколько пузырей друг в друге (рис.). Из воронки, употребленной для описанного опыта, выдувают, как и в том случае, большой мыльный пузырь. Затем совершенно погружают соломинку в мыльный раствор так, чтобы только кончик ее, который придется взять в рот, остался сухим, и просовывают ее осторожно через стенку первого пузыря до центра; медленно вытягивая затем соломинку обратно, не доводя ее, однако до края, выдувают второй пузырь, заключенный в первом, в нем — третий, четвертый и т. д.

Рис. Опыты с мыльными пузырями: пузырь на цветке; пузырь вокруг вазы; ряд пузырей друг в друге; пузырь на статуэтке внутри другого пузыря.

Интересно наблюдать за пузырем, когда он из теплого помещения попадает в холодное: он видимо уменьшается в объеме и, наоборот, раздувается, попадая из холодной комнаты в теплую. Причина кроется, конечно, в сжатии и расширении воздуха, заключенного внутри пузыря. Если, например, на морозе в — 15° С объем пузыря 1000 куб. см и он с мороза попал в помещение, где температура +15° С, то он должен увеличиться в объеме примерно на 1000 * 30 * 1/273 = около 110 куб. см.

Следует отметить еще, что обычные представления о недолговечности мыльных пузырей не вполне правильны: при надлежащем обращении удается сохранить мыльный пузырь в продолжение целых декад. Английский физик Дьюар (прославившийся своими работами по сжижению воздуха) хранил мыльные пузыри в особых бутылках, хорошо защищенных от пыли, высыхания и сотрясения воздуха; при таких условиях ему удалось сохранять некоторые пузыри месяц и более. Лоренсу в Америке удавалось годами сохранять мыльные пузыри под стеклянным колпаком.

 

Если кто не знает, то эта книга называется “Занимательная физика” том.1. Автор – Яков Перельман. Вообще могу рекомендовать эту книгу для любознательных. И для детей и для взрослых.

ПС. Где б найти 300мл глицерина? А 2 ложки сахара у меня уже есть. А получится или нет, поди знай.

Командировка в Киев

На прошлой неделе многие москвичи покинули наш город. Одни на время, другие, быть может, навсегда. А вот, например, 37-летняя москвичка Людмила Александровна Петрова отправилась в командировку в город Киев.

Людмила Александровна, энергичная москвичка с глазами болот­ного цвета, работает старшим программистом в научно-исследова­тельском институте, имеет мужа Андрея Егорыча, двух дочерей Сашу и Полину, а также астенический синдром по утрам. Когда Людмила думает о своей жизни, перед глазами у нее возникает жесткая вяле­ная вобла на куске старой газеты.

Так получилось, что уже много лет Людмила никуда, кроме как на собственную дачу, не ездила. Но это еще не самое страшное. Хуже, что Людмила Александровна забыла, когда последний раз ходила с мужчиной в ресторан или в театр. Ее законный супруг, преподаватель культурологии в Университете культуры, уже давно потерял интерес к активной жизни.

Возвращаясь домой после трудового дня, Андрей Егорыч обычно быстро надевает тапочки, меняет серый костюм на тренировочные штаны, берет какую-нибудь высокохудожественную книгу и ложит­ся на диван. Когда часы в квартире Петровых бьют 12 раз, Андрей Егорыч плавно перемещается в супружескую спальню, меняет синие тренировочные на полосатую пижаму и умиротворенно засыпает.

Днем и ночью, летом и зимой его лицо сохраняет одно и то же вы­ражение. Такое бывает у человека, воплотившего в жизнь все, что он задумал: женился, закончил институт и произвел на свет двух очаро­вательных девочек. И ему, несомненно, есть чем гордиться, потому что даже я знаю мужчин, которые не смогли сделать и трети того, что удалось Андрею Егорычу.

Так вот. Когда в понедельник после изнуряющих выходных Людми­ла пришла на работу, руководство института сообщило ей, что сегод­ня вечером в 20.35 она отбывает в город Киев налаживать контакты с иностранными коллегами. В этот понедельник старший программист Петрова впервые за долгие годы супружеской жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой. Вернувшись домой, она побросала в чемодан нарядные платья, туфли на высоком каблуке, бигуди, кипя­тильник, нажарила три сковородки котлет и отправилась на вокзал.

Ее соседями по купе оказались две пожилые женщины. Не успел по­езд отъехать от перрона, как они достали из целлофановых пакетов ва­реные яйца, курицу, соленые огурцы и начали смачно есть, периодичес­ки вытирая газетой сальные руки и губы. Эта традиционная вагонная процедура показалась программисту Петровой ужасно противной.

Людмила забралась на верхнюю полку и с наслаждением стала смотреть сквозь немытое стекло на мелькающие за окном голые де­ревья, на поля, покрытые первым снегом, и унылые стадионные стро­ения. Она испытывала усталость. А еще чувство, которое можно наз­вать ожиданием счастья.

В Киеве Людмила поселилась в гостинице «Спорт» на 18-м этаже. Из окна уютного гостиничного номера был виден заснеженный го­род. Картина напоминала Людмиле игрушку ее маленькой дочери Са­ши — пасхальное стеклянное яйцо со сказочным городом внутри. Ес­ли яйцо потрясти, то на город начинает падать снег.

Весь день Людмила общалась с украинскими программистами, и они казались ей такими же скучными, как законный супруг и москов­ские сослуживцы. После работы, гуляя по вечернему Киеву, она за­ходила во все попадавшиеся на пути магазины и совершала бессмысленные покупки: сувениры и игрушки. И вот, выходя из очередного магазина, Людмила столкнулась в дверях с широкоплечим мужчиной и от неожиданности выронила пакет с покупками. Сувениры и игруш­ки упали прямо в лужу. Незнакомец мгновенно нагнулся и начал все подбирать. Засовывая в пакет рыжеволосую куклу, он вдруг достал из кармана носовой платок и аккуратно вытер ее испачканное лицо.

— Раз уж так получилось, можно я вас домой отвезу? — спросил незнакомец, внимательно глядя ей в глаза.

— Можно. Только в гостиницу, — ответила Людмила и тут же уточнила: — Я здесь в командировке.

Через минуту она ехала по городу в зеленом «опеле», а через 15 минут ужинала с совершенно незнакомым мужчиной в гостинич­ном ресторане. За ужином, длиною в четыре астрономических часа, Людмила узнала о своем новом знакомом практически все. Мы не бу­дем утомлять читателя подробностями их беседы, а скажем только, что звали владельца зеленого «опеля» Олегом, что ему тридцать лет и он не женат. А еще Людмила поняла, что перед ней сидит простой мужик, лишенный интеллигентских комплексов и, как ни странно, может быть, именно поэтому ей с ним так легко и надежно.

— А вы первый раз в Киеве? — спросил Олег в конце ужина. -Да.

— Хотите я завтра покажу вам город?

— Очень хочу, — ответила Людмила.

Вечером следующего дня они пошли в Киево-Печерскую лавру. Хо­дили по пустым залам, и Людмила удивлялась тому, с каким непод­дельным интересом коренной житель Киева слушает рассказ экскур­совода. О чем еще можно написать, чтобы лирический рассказ не зву­чал сентиментально? Напишем, пожалуй, что они ходили в Софийский собор и в костел, и еще скажем, что в эти дни Людмила чувствовала се­бя по-настоящему счастливой и любимой и ей очень не хотелось воз­вращаться домой. Но все рано или поздно кончается, а командировка и подавно. Они стояли на перроне и целовались, как школьники.

— Я приеду за тобой через два дня. Я заберу тебя и детей из этой чертовой Москвы. Хочешь? — спросил Олег.

— Очень хочу.

Люда вернулась домой и сказала мужу, что встретила другого че­ловека и собирается выйти за него замуж.

— Посмотрим, что ты скажешь через два дня, — спокойно ответил супруг и продолжил чтение книги.

Через два дня позвонил Олег и сказал, чтобы она встречала его в аэропорту.

…Люда стояла и ждала. И вот она увидела его. Он шел, молодой, красивый и счастливый. Его от нее отделяло всего несколько метров, а ее от него — пять лет, двое детей и страх. Но Люда боялась не того, что он бросит ее. Она вдруг отчетливо поняла, что любовь — слишком большое, непривычное и неподъемное чувство. Она, наверное, испу­галась именно этого. А может быть, я и не права. Как бы то ни было, женщина развернулась и ушла. Не оборачиваясь…

Так что не надо говорить, что в жизни нет настоящей любви. Прос­то не каждый к ней готов.

ОЛЬГА ДЕМЬЯНОВА

Капуста молодости нашей

Прощание с овощебазой

В жизни каждого половозрелого москви­ча, а также и любой половозрелой москвич­ки бывал такой день. Назвать его красным днем — язык не поворачивается. Но день та­кой бывал, то раз в году, а то и чаще.

Напомним, вкратце, как это было: мы ухо­дили в город в- резиновых сапогах, в штопа­ных телогрейках и стройотрядовских курт­ках. Уходили без кейса, зато с авоськой, в ко­торой содержался нехитрый набор: бутер­броды, варежки, термос кофейного напитка, бутылка огненной воды. А возвращались за­темно и в состоянии алкогольного обморока. Из наших карманов во все стороны друже­любно торчали редиска, дыня, свекла. Пет­рушка — не пучком, а охапкой. Вер­хняя одежда смердела квашеной ка­пустой, солеными огурцами. Кое-кто из нас, особо удачливый, притаскивал в тот день, как Дед Мороз, мешок за спиной — с корнеплодами.

И что парадоксально: жены и мужья нам все прощали. Дети встречали ра­достно у входа, помогали стянуть са­поги с налипшей глиной. Мы охотно падали на пол и запевали «Овощное танго» на ломаном языке.

Потому что овощная база — святое дело. Как объяснить на словах? С нор­мальной точки зрения, конечно, идио­тизм. «Поймай кочан >>, игра подпивших переростков. Но зато трудный путь овоща и фрукта к столу совершался практически на наших глазах. Мы знали урожай не пона­слышке. Мы по мере сил решали Продоволь­ственную программу. Был и лирический мо­мент: единение друг с другом, с деревней, с колхозом, с противоположным полом путем бесплатного, но коллективного труда. Хотя многие из нас после посещения овощебазы приобретали стойкую идиосинкразию к не­которым плодоовощным культурам. Так, разгрузив вагон морковки, человек в течение последующей жизни принимать ее в пищу уже не рисковал.

Этот день умер. Аминь, так сказать. Кану­ли в лету шефские заезды, дилетантские расфасовки, за которые полагался отгул. Зачем теперь отгул? Теперь без всякого отгула не работай сколько влезет!

Странно, овощей и фруктов с тех пор не стало меньше. Скорее, наоборот. Но мы не знаем их маршрута к на­шему столу, вот в чем трагедия! Мы не видим их в общей массе! Мы не имеем полной пло­доовощной картины мира.

Вот мы и решили возродить поруганную традицию, хотя бы в масштабах одной от­дельно взятой овощной базы «Садко», на Кавказском бульваре.

Зачем? Отчасти из ностальгии. Носталь­гия ведь какая штука: приходит, когда ее со­всем не ждешь, и с помощью своих хитрых приборов, своих финтов улучшает прошлое, лакирует. Но еще нас погнала на базу и простительная журналистская пытли­вость. Надо же почаще бывать в трудо­вых коллективах! И мэр давеча дал по­нять, что сейчас самое главное — заго­товка урожая на зиму.

Значит, в 10 утра, под мелкими ок­тябрьскими осадками, мы сошлись у проходной. Как бывало: в резиновых сапогах, в непарадной форме, с непре­менными авоськами.

Суслов, Шеварднадзе и Тимур Багратович

База нас встретила прохладно. Нас почти не ждали, хотя и были заблаго­временно упреждены о шефском визите. От­выкли, стало быть, от безвозмездной помощи!

Мы предполагали увидеть до боли знако­мую неумытую морковку, томаты в лужах, а на худой конец — кого-нибудь из недозрелых цитрусовых. Мы были расположены к траге­дии. Что увидели мы? Под крышу — штабеля коробок с изделиями Моршанской табачной фабрики. Туда-сюда на дикой скорости снуют кары, переставляя эти самые коробки с места на место. В наши-то времена каров было куда меньше, да и ездили они медленнее.

Несоветского производства фургоны «мерседес» и «мицубиси» что-то везли к складам, на которых отчетливо читались ука­затели «Сыр и масло», «Колбаса», «Пиво "Балтика"»… Через довольно-таки зачищен­ную территорию неспешно двигались опрят­ные люди в лакированных туфлях… Кто эти люди? Они теперь грузчики? Кладовщики? Весовщики? Не было в наши времена у людей таких туфель, разве что у директоров, но ди­ректора овощебаз не жили подолгу.

Нет, не та пошла база, не наша! И ни еди­ного намека на овощи и фрукты. Только у входа в 16-й цех мы обнаружили несколько измятых капустных листьев и нечто, внешне напоминающее луковицу.

Спасая ситуацию, мусульманский журна­лист Рустам Мустафа оглы Арифджанов смело ринулся в подсобку, где, по законам базы, положено быть начальнику цеха. Он там и был. Невысокий человек в характерной кепке аэродромного типа.

— Салам! — смело обратился мусульма­нин к начальнику цеха. И ошибся. Жизнь ока­залась сложнее представлений Мустафа оглы об овощной ситуации в городе. Журна­лист нас всю дорогу учил, что плодоовощной тонус столицы контролируется исключи­тельно его соплеменниками из солнечного Бакы.

— Гамарджоба, — как-то неожиданно по-грузински ответил Тимур Багратович Папава, начальник овощного цеха, — зачем пришли?

— Поработать пришли. Безвозмездно.

— А… — Тимур Багратович укоризненно покачал кепкой. — Самим работы не хватает, возмездно. Ждите пока. Может, что-нибудь приедет.

Мы стали ждать и пользо­ваться моментом для своих профессиональных исследо­ваний.

Что сказать? Пустовато. В огромных некогда шумных и затаренных помещениях по углам сиротливо дислоциро­вались редкие мешки с кар­тошкой. Прикованные незри­мыми цепями к мешкам, там коротали жизнь земляки Ти­мура Багратовича. Изредка в прохладных залах попадались чужеродные коробки с им­портным печеньем и труд­носъедобным изделием дат­ских колбасоводов «Гольден салями». Исти­ны ради надо признать, что все-таки присут­ствовал венгерский горошек.

На причале в ожидании трудового фронта бродили женщины в ватниках, солдаты в гим­настерках и молодежь в кожаных куртках.

Второй этаж не принес дополнительных открытий. Зато третий… Нет, он не был пол­нее предыдущих. Но стены его украшали ли­ца вождей. На бывшие свои владения смотре­ли с отретушированных портретов Эдуард Шеварднадзе, Михаил Суслов и кто-то третий, тоже из Политбю­ро, фамилию которого мы, по счастью, уже позабыли. Смотрели, в целом, с укором.

Тимур Багратович, как умел, до­ложил цеховую обстановку: сейчас буквально на наших глазах нашими руками начнется зимняя закладка’ овощей и фруктов. Все за счет рос­сийских производителей. Только некоторые, особо редкие сорта лу­ка закупаются в сопредельном Ка­захстане. Остальное — в Подмос­ковье, Орле, Туле, Тамбове. Цель зимней закладки благородна. Обес­печить свежими овощами детские сады, боль­ницы, школы зимой. И сделать еще стратеги­ческий запас на один месяц. На случай, если завтра война. Эти же организации обеспечиваются и яблоками, но яблоки не за­леживаются на базах, они поступают в город так называемыми «колесными» закупками, то есть Москва закупает партию в несколько де­сятков тонн, распределяет ее полностью по страждущим и только потом закупает следую­щую партию. В этом году нас ждут только им­портные яблоки, объясняется это более высо­ким качеством их.

Прокормом остальных москвичей, взрос­лых и здоровых, занимаются теперь мелкие частные фирмы. Раньше-то все громадье про­ходило через овощебазы. А теперь — процен­тов только десять. Потому-то опустели цеха.

— Остальное сдаем в аренду для благопо­лучия, — подытожил некоронованный ко­роль капусты Тимур Багратович.

Нам захотелось познакомиться с трудя­щимся начальником поближе. Для сравнения.

Потому что каждый из нас в прошлом, на тех еще базах, знавал своего Тимура Багра­товича.

Биография образцового начальника цеха

Начальник 16-го цеха родился в простом грузинском городе Поти. В 1975 году прибыл на заработки в Москву. Столичная жизнь сразу же не показалась парню медом. Ценой больших моральных и физических унижений он смог устроиться грузчиком в Пролетар­ское плодоовощное объединение. То самое, которое теперь гордо именуется «Садко».

Дальше начался медленный, но верный подъем потинского паренька по карьерной лестнице. Отработав на мускульной силе два года, Тимур Багратович стал водителем кара — электрического подъемника неболь­ших контейнеров. Надо ли говорить, что обладание транспортным средством возвы­шает человека! И вот в 1986 году Папава стал наконец начальником 16-го (овощного) цеха, своего уже родного к тому моменту плодо­овощного предприятия.

Теперь Тимур Багратович все там же. Каж­дый день доблестно трудится в своей неболь­шой комнатушке — полтора на три метра, где встречает приходящие и провожает убываю­щие с его складских помещений грузы.

Порою он выходит на свежий воздух и лично руководит разгрузкой или размещени­ем на территории склада овощей и фруктов.

В награду за двадцатилетний труд началь­ник цеха получил от родной базы двухком­натную квартиру, обстановку внутрь кварти­ры и автомобиль «Нива », на котором переме­щается восемь последних лет жизни.

Что ни говори, а скромность всегда украша­ла среднее руководящее звено овощных баз.

Кто сказал, что земля умерла?!

Капуста приехала в полдень.

Явление грузовиков с кочанами вызвало огромное воодушевление в рядах стосковав­шегося по работе персонала базы. Но Тимур Багратович с кавказской щедростью уступил право первого грузовика нам.

Десять тонн! Из Раменского района Под­московья! Поди плохо.

Тут же обнаружилась первая загвоздка: борта у грузовика не откидываются, по­скольку он задумывался конструкторами для зерна. Значит, четверо карабкаются на ка­пустную гору, которая издали сильно напо­минает известное полотно Верещагина про войну. Только там — черепа, а здесь — жиз­неспособные кочаны. Но ходить по ним все равно неудобно как-то. Не по-людски. Вни­зу, у борта, ставится раздвижной контейнер. Заполненный контейнер подхватывается ка-ром и эвакуируется в недра 16-го цеха.

В наши-то времена вручную было. Каждый кочан — по ручной цепочке. Скованные од­ной цепью.

Теперь прогресс, ничего не попишешь. Ав­томатизация труда.

— Эй ты, с телефоном, ты чего капусту топчешь? — заорала на деревенского публи­циста Андрея Колесникова начальница участ­ка Лена.

Кстати, все жители базы независимо от возрастных категорий именуют друг друга исключительно без отчеств. В этом нет ни па­нибратства, ни дружбы. Только производ­ственная необходимость: бросая кочан или арбуз в человека, не успеешь назвать его по отчеству, чтобы предупредить о надвигаю­щейся опасности.

— А на чем же тогда стоять? — изумлялся деревенский публицист, свернув сотовый разговор.

— На дне стоять! Копай до дна! — прика­зывала Лена.

— Так это ж с человеческий рост! — возра­жал Колесников.

— А у тебя какой?! — наступала Лена.

Дно грузовика открылось только через со­рок минут, когда мы вполне познакомились с капустой поближе.

О капуста молодости нашей! Ты совсем не изменилась с тех пор, когда мы брали тебя руками, избавляли от излишка листьев, вы­членяли хрустящую кочерыжку на закуску… Ты все та же, крепкая, сочная, с хрустом… Кто сказал, что земля умерла?! И, как тогда, с противоположного борта подходили люди с целлофановыми пакетами:

— Слышь, зема! Скинь кочанчик. Мы скидывали. Не люди, что ли?

Остальная база сгрудилась во­круг нашего трудового подвига с недоумением и завистью. Солда­ты стреляли закурить и телефоны позвонить мамке. Женщины Лю­ба и Таня полюбили клюквенный аперитив, который стал офици­альным напитком нашего меро­приятия. Зам Тимура Багратовича сбросил кожанку и встал под борт в демократическом ватнике:

— Давай на меня! Похоже, с таким упоением здесь давно ничего не разгружалось.

Наполненные контейнеры исче­зали в прохладном чреве цеха.

— Что с ней будет дальше, с на­шей капустой? — на втором часу разгрузки взволновались мы, породнившись уже с пло­дом земли подмосковной.

— До января на сохранность.

— Какая же сохранность, она же сы­рая?! — возражали мы.

— Не ваше дело. Хотите играть, играйте. А в закрома не лезть!

Какая уж тут игра? Это не игра, а полно­масштабная причастность. Пускай не очень чистые, в рабочих трениках и траченных молью свитерах, но мы теперь не можем сто­ять в стороне от большой заготовки!

Поэтому объявляется первый перекур и сообщается правда о жизни овощей и фрук­тов столицы.

Из жизни овоща

Может ли любимый город спать спокой­но? Существует ли угроза авитаминоза?

Данные таковы. Простите за цифры. По другому не выразишься.

На зимнее хранение в этом году предпола­гается заложить 120 тысяч тонн картофеля, 100 тысяч тонн капусты, 40 тысяч тонн морко­ви, 30 тысяч тонн лука, 40 тысяч тонн свеклы.

«Это много или мало? » — вправе спросить москвич. Он же никогда не ел морковку либо редьку тоннами.

Отвечаем: это в три раза меньше, чем до капитализма. Продовольственный департа­мент мэрии объясняет снижение переходом граждан Москвы на самообеспечение про­дуктами с личных огородов и приусадебных участков.

Плюс мелкие поставщики снабжают го­род, чем нужно.

Власти уверяют, что витаминов хватит всем. Всем, у кого на витамины хватит зубов и средств.

Историческая роль овощных баз, таким образом, сыграна. А были, были времена…

Базы, как и многое другое ностальгиче­ское, были изобретены большевиками. Чтоб сразу на всех и в одном месте. Под контролем. Первые базы в Москве появились в 1927 году (Москворецкая) и в 1929 году (Марьинская). Холодильниками они оборудованы, естес­твенно, не были. Овощи и фрукты уже тогда не справлялись с зимним хранением себя. Гнили.

Но трагическая судьба овощей и фруктов не повлияла на судьбу овощебаз. В Москве их сейчас двадцать шесть. Плодоовощными объ­единениями называются. Восемь находятся в полной государственной собственности, три — в частичной государственной соб­ственности, остальные полностью частные. Они обеспечивают госзаказ правительства Москвы на зимнее хранение овощей и подчи­няются Департаменту продовольственных ресурсов. Суммарный объем складских по­мещений всех московских баз рассчитан на закладку 1 миллиона 200 тысяч тонн овощей и фруктов, причем 900 тысяч тонн для холод­ного (то есть на складах, оборудованных хо­лодильниками) хранения.

Крупнейшая база в Москве, России и Ев­ропе — ЗАО «Красная Пресня».

Теперь внимание! Ассортимент! На зиму в этом году закладываются пять овощных культур: капуста, картофель, свекла, мор­ковь, лук. У начальников города это называ­ется «борщевой набор».

«Садко», где мы очутились по зову нос­тальгического сердца, оказался акционер­ным обществом. АО то есть. Сорок девять процентов акций у правительства Москвы. Пятьдесят один процент у трудового коллек­тива. Для благополучия.

А руки помнят

Второй акт разгрузки постепенно окра­шивался в лирические тона, прямо пропорци­онально разгруженному тоннажу.

— И сколько же теперь, например, за это платят денег? — лирически поинтересовался наш редакционный грузин Резо, ответствен­ный за культуру.

Витя, руководитель кара, доверил ему тайну:

— Двадцать пять тысяч за тонну.

Арифметический итог: мы разгрузили де­сять тонн, считай 250 тысяч на редакцию за полдня. Такое дело.

Когда процесс перешел на автопилот, и все расставились по нужным местам, непроиз­вольно потекли воспоминания. Большая ли­рика на овощную тему.

— Помню, капусту квасили. На солнцев­ской базе. Там такие чаны: диаметром с пла­нетарий, а глубиной с котлован. Туда двоих запускали, они ходили по кругу, месили. Один бежал за водкой, другой месил, потом менялись. Чистые валенки выдавали с кало­шами. Помню, устали мы ходить, а нам все наваливают сверху, наваливают. Главное, всего не съешь. Завалили по шею и ушли. Остались мы с другом, как Сайды. Даже за водкой в таком виде не сходишь. А с утра к нам тетки две спустились, тоже ходить по капусте, новенькие. Пошли по нашим голо­вам и обнаружили, славные тетки, потом полгода к ним в Переделкино ездили. Ока­залось, специалистки по позднему Боккаччо, критикессы.

— А начальники базы себе на зиму арбузы заготавливали так: берется арбуз, обмазыва­ется раствором, или гипсом, или алебастром и подвешивается в сеточке к потолку. Глав­ное, чтобы в арбузе ни одной трещины не бы­ло. Под Новый год снимают, разламывают скорлупу — и к столу. Ни у кого в Москве ар­бузов нет, а у них — пожалуйста!

— А вот еще было на Мосфильмовской потрясение. Иду по территории базы, смот­рю — ребеночек в луже лежит, девичьего по­ла, совершенно пьяный. Подняться не в сос­тоянии. Возраст — максимум девять лет. Вто­рой класс. А рядом подружки ржут — ну что, типа, набралась? Вставай, теперь! Тебе еще в пионерки вступать! Предупреждали тебя: по­чаще морковкой закусывай! Дети с овощебазы быстрее всех взрослели…

— Это ж школа мошенничества была, бес­платная. Меня учил начальник участка: есть, говорил, три способа отчуждения денег у го­сударства в свой карман.

Способ первый, опасный: недоплачивать производственным грузчикам. Опасность в том, что обиженный грузчик может зало­жить милиции.

Способ второй, менее опасный: списывать хорошие овощи как сгнившие, а потом рас­продавать их по договорным ценам и непре­менно за наличный расчет.

Способ третий, безопасный: не воровать.

— У меня знакомый был, он по линии ОБХСС устроился на базу под видом грузчи­ка, чтоб докладывать, что там на самом деле происходит. Но его быстро там раскусили и  накормили свежими огурцами. В прямом смысле. Килограммов пять огурцов ему в рот запихнули. А потом сверху залили свежим мо­локом, совхозным, не пастеризованным. По­лучилась такая смесь, что он как там сел в ва­гоне с огурцами, так трое суток и не вставал.

А мы решили, не помню зачем, унести мешок турнепса. То ли грузчики посоветова­ли. То ли мы кубинского рома перепили. Тур­непс, как известно, — культура для человека бесполезная. Вынести-то мы его вынесли, а это в Бирюлево было — там до ближайшей ци­вилизации полчаса пешком. Несем, а по пути избавляемся от балласта: пару кило скинем на дорогу, потом еще пару. И вот, когда там поч­ти ничего не осталось, кто-то говорит: а что это турнепс какой-то волосатый и коричнево­го цвета. Мы пригляделись, в темноте: ба, да это ж кокосы! Побежали обратно по следу, до базы, подобрали все. Какие кокосы, на дворе восемьдесят второй год?! Оказывается, там для «Березки» прямые поставки были из Гви­неи-Бисау, кто-то себе мешок отложил, а мы его за турнепс приняли. Бирюлевские кокосы. Сладкие. Не повторяются такие никогда.

Отслоение

Разгрузка финиширует. Последние коча­ны отправлены на зимнюю квартиру. За на­шим грузовиком выстроились еще три. И у всех откидывающиеся борта. Прибыли лук, морковка, свекла. К ним приступают профес­сионалы. Мы, дилетанты, сделали свое дело.

Приемщица Наташа выписала накладную. Тимур Багратович, на всякий случай, предло­жил вписать, что мы разгрузили две машины. Мы, тоже на всякий случай, не отказались.

Что самое удивительное: никто ничего не вынес за территорию. Хотя бы не на продажу, а так, по-маленькому, для детей, для семьи.

Да, не те мы стали. И базы не те. И город за воротами не тот.

Получается, управляется город с плодоо­вощным вопросом без гигантских комплексов. Без дилетантской шефской помощи. Без глав­ного командира. Овощ-фрукт, если ему не ме­шать, сам находят дорогу к желудку человека,

…Несколько часов мы гордились своим растерзанным видом, немытыми руками и землистыми ботинками. Несколько часов бы­ла уверенность, что мы принесли пользу.

Но к вечеру все потянулись в баню, переоде­лись в чистое и разошлись по рабочим местам.

Ностальгия отслоилась легко.

Как отслаиваются квелые листы от здоро­вого капустного кочана.

 

Михаил Тарасенко, Игорь Мартынов

“Столица” №18`1997

За мной пришли…

О счастье…

 

Цитата

Запись Я понимаю, что в яндексе Сергеев Морозов, как грязи, но должны же быть какие-то пределы… —

 

В последнее время снова просыпается хулиганствующее настроение, сопуствующее каким-то одному мне ведомым предчувствиям.

Вот например одна начальница отдела совсем не поняла юмора. А случайный прохожий был доволен жизнью, он шёл и насвистывал себе под нос какую-то песенку. Песенка была весьма незамысловатая. Не далее как вчера-позавчера я обнаружил в одной из комнат трёхкомнатной  квартиры две танцующие под ту же песенку радости: разлюбезную Натальку и свет очей моих Егорсергеича двух лет от роду. В их личном ощущении мира счастье теледвижетельное было совмещено со счастьем визуального характера. И всем было счастье.

Или так. Гражданин справа — пинает балду, раскладывая пасьянсы в социальной сети.  Тот, что впереди на метр — спит, периодически постукиваясь затылком о стенку. Третий — бородаст и программист.

И каждый счастлив.

А я сижу под "мультфильмами" и удивляюсь многогранности мира:

 

Миллионеры, Художники-живопИсецы, Творцы художественного слова, Свадьбозапечетлеватели — Это не я.

Я и так счастлив.

А что было бы иначе — поди знай.

Невероятные похождения Кати Г. в Стране Любви

Каждый день миллионы москвичей испытывают на себе разнообразные виды страданий. Город бьется в напряженном ритме любовных конвульсий и ревностных спазмов, наблюдая, как в телевизоре дон Хосе беременеет вторым нелегальным ребенком, а Марибель так и не выходит из комы. Однако НС так давно в городе появился принципиально новый вид самоистязаний. Женский журнал «Страна любви» приступил к изданию так называемых фотороманов — наборов фотографий, объединенных сю­жетом и снабженных нехитрым текстом. На страницах издания коварные и подлые Антоны ревнуют Ань к талантливым Ваням, которые вынуждены скрываться от человеческой несправедливости в Занзибаре. Фотороманы начинают пользоваться законной популярностью. Естественно, мы не имели права пройти мимо очередной победы духа над здравым смыслом. Верные журналистскому долгу все новое испытывать на себе, мы поступили так. Богиня отчая­ния нашего журнала, женщина-легенда Екатерина Гончаренко немедленно погрузилась в пучину фотороманного упоения. Трагическая журналистка не прос­то разузнала подробности о новинке, но и лично снялась в очередном фоторомане под названием «Пропилеи». Из этой самой пропилеи она транслирует свои поразительно меткие наблюдения, которые мы смело публикуем в нашем журнале, посвященном самым сокровенным духовным устремлениям горожан. Но это не все. Мы решили пройти путем фоторомана до упора. Разве же это не наш город? Разве наш журнал не красивый, не цветной, не фотогеничный? Да у нас на одну редакцию сразу два сценариста! И пока один — Охлобыстин — ваял продолжение эпоса «Горе от ума», другая — Дуня Ипполитова — сочиняла зажигательный сценарий нашенского доморощенного фоторомана. А уж актеров, актрис и фотомастеров нам тем более не занимать! Так и возник грандиозный спецпроект «Столицы», он же фотороман «Балясина. Сцены из жизни женщин». Смотрите, завидуйте!

 

 

Невероятные похождения Кати Г. в Стране Любви

 

— Где находится Занзибар? — спросил меня предатель и злодей Ан­тон, человек, чьей женой я должна была стать через несколько минут.

— Понятия не имею, — ответила я, равнодушно бренча на фор­тепьяно. — А зачем он тебе нужен?

— После того как я подло обманул и обокрал Ивана, которого ты любила, он бросил все и уехал зарабатывать деньги в Занзибар.

— Так у него и спрашивай, — предложила я.

— Иван! — закричал злодей. — Где Занзибар?

— Бу-бу-бу, — ответил Иван.

Он не мог дать более развернутый ответ: как раз в этот момент ему красили губы.

— Занзибар находится в Африке, — сказала режиссер Лиза, вхо­дя в комнату. — Иван, Антон, Анна, я надеюсь, вы уже познакомились друг с другом?

— Мы уже семь лет как знакомы, — заметил Антон, который успел прочитать сценарий.

Нас было шестеро: режиссер Лиза, двое молодых актеров из Теат­ра Пушкина, визажистка, женщина-фотограф и я. Ранним субботним утром, в то время, когда все свободные граждане ехали в электричках на дачи, обнимая грабли и лопаты, мы шли в старую московскую квар­тиру рядом с Тверской, чтобы создать фотороман.

Знаете ли вы, сограждане, что такое фотороман?

Российским потребителем эта отрасль массовой культуры пока мало освоена. Что такое телесериал, знает даже работник умственно­го труда. Это то, что смотрит теща. А фотороманы мы пока что не оценили.

По своему происхождению этот жанр — потомок комикса. Только состоит не из рисунков, а из фотографий. И снимаются в нем настоя­щие люди. Первые фотороманы появились в Италии в конце сороко­вых годов. В них снимались Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Жан Маре. Массовый западный читатель — домохозяйка — сразу понял и принял продукцию, соединяющую в себе достоинства книги и фильма.

Этому жанру свойственна чрезвычайная простота, отличающая его не только от произведений так называемого высокого искусства, но и от собратьев по настоящей массовой культуре. В дамских романах ав­тор зачем-то стремится наделить своих героев минимально различи­мыми характерами, имитировать хоть какой-то стиль. Например: «Би­рюзовые глаза Альмореллы зажглись неугасимым огнем, когда муску­листый торс Маурицио прижался к ее взволнованной плоти». Для фо­торомана все это излишество. Меньше слов — они отвлекают от дей­ствия. Меньше действия — оно отвлекает от слов. Около 120 фотогра­фий с лаконичными подписями — именно то, что нужно.

И еще одно полезное свойство фоторомана — его можно снимать где угодно.

— В прошлом романе был эпизод, когда героиня слушает музыку, — рассказывает режиссер Лиза. — Мы поставили несколько стульев, собрали знакомых, усадили их в ряд. Получился зал консерватории. На фотографиях все вышло очень правдоподобно. Девушка сидит и плачет, потому что взволнована музыкой. На самом деле мы все так хо­хотали, что у нее слезы полились от смеха, а фотограф успел поймать момент. Вообще, — заключает Лиза, — если есть смекалка, можно изобразить все что угодно. Через пятнадцать минут мы этим и займем­ся. Напоминаю: эта комната — квартира Антона, соседняя — кварти­ра Ивана. Рабочее название нашего романа «Пропилеи».

— Про что, про что? — спросил артист, исполняющий роль Ивана, стряхивая с носа пудру.

— «Пропилеи» — архитектурный проект, украденный у тебя тво­им соперником. Я все же настоятельно рекомендую всем ознакомить­ся со сценарием.

Мое знакомство со сценарием произошло в следующие пять ми­нут. Что сказать? Написала его юная студентка сценарного факуль­тета ВГИКа, добывающая таким способом прибавку к стипендии. Главные герои: Анна, то есть я; талантливый, честный, гениальный Иван; злобный, жестокий, коварный Антон. Давным-давно, во време­на студенческой юности, Иван и Анна любили друг друга. Но ковар­ный Антон сделал так, что кооператив, в котором они с Иваном рабо­тали, разорился, а Иван уехал в Занзибар искать лучшей доли. Тем временем Антон нашел папку со старыми проектами Ивана, выдал их за свои, стал богатым, знаменитым и собрался жениться на Анне. Но вернувшийся из Занзибара Иван разоблачает соперника. Анна поки­дает Антона и уходит к Ивану. Все.

Результат нашего труда предназначался для женского журнала «Страна любви», единственного, кажется, в нашей стране издания, где такие произведения регулярно публикуются. В свое время я поз­вонила в этот журнал и попросила разрешения посмотреть, как сни­мают фотороманы. Практичный режиссер Лиза справедливо решила, что, если на съемочной площадке весь день будет болтаться лишний человек, надо, чтобы от него была какая-то польза. Поэтому мне предложили роль героини.

Женщина-фотограф устанавливала посреди комнаты осветитель­ные приборы. 

— Начинаем, — скомандовала Лиза. — Анна и Антон перед свадь­бой. Стоят друг напротив друга, на лицах глубочайшая нежность. Вперед!

Первый кадр в первом в моей жизни фоторомане дался мне непросто. Вот передо мной стоит молодой человек, с которым я поз­накомилась полчаса назад. Мы оба должны изобразить нежность и сохранять ее минуты три, пока фотограф будет делать дубли. Анто­ну было легче, чем мне, он был профессионалом и ничего не испыты­вал. Он склонил голову набок, его глаза затуманились. Я взяла его за руку. Рука была немного влажная, но теплая и светловолосая. С про­долговатыми выпуклыми ногтями. Я люблю ногти. Мне казалось, что мои движения аффектированы, как у актрисы немого кино. Так, на­верное, оно и было. По крайней мере, на лице Антона отразилось сомнение, которого сценарий вовсе не требовал.

— Не годится, — сказал он. — Надо придать сцене динамизм. Да­вайте я Анну на руки возьму. Вот и будет нежность.

Женщина-фотограф знала, что динамизм — это сложная и важная вещь. Для верности она сняла шесть или семь дублей. Все это время меня держали на весу. Я обнимала шею возлюбленного, и у меня за­болела рука и неприятно деформировалась ключица. Я боялась, что меня уронят совершенно не туда, куда бы я хотела быть уроненной (упр. 6, с. 117, раздел «Пассивный залог в русском языке»). Антон, кажется, боялся того же. Нежность получилась.

Потом я стояла в неестественной позе, меня двигали, манипулирова­ли моими руками, надевали на голову фату. От фаты чесалась голова. Неестественное положение рук вызывало желание дать эти руки Анто­ну, чтобы он делал-с-ними-что-хотел-а-не-мучил-меня. Потом нас фо­тографировали возле фортепьяно. Потом рядом с диваном. У окна. У большого деревянного шкафа, где я находила папку, спрятанную зло­деем-женихом. Я понимала, что он негодяй, и от этого на моих щеках сверкали холодные глицериновые слезы, размещенные визажисткой.

Еще меня сфотографировали у двери в эпизоде, когда я навсегда по­рывала с коварным Антоном и уходила к талантливому Ивану. Для это­го я вышла из одной комнаты (щелчок фотоаппарата), миновала кори­дор и вошла в другую (еще щелчок). Это уже была квартира Ивана.

Антон сидел, склонив голову, и смотрел на нас критически.

— Все-таки нужна какая-то правда жизни, — сказал он наконец. — Требуется штрих, который заставит читателя поверить, что ты дей­ствительно провел много лет в далеком тропическом Занзибаре.

Иван порылся в кармане куртки, достал темные очки и надел на нос.

— То, что нужно, — сказала женщина-фотограф.

Давайте мы тексты говорить будем, — предложил Антон, — а то я, например, себя неестественно чувствую. Двигаемся молча, как призраки в тумане.

— Хорошо, — сказала Лиза. — Следующий эпизод. Ссора между Антоном и Анной. Антон говорит: «Ивану все слишком легко доста­валось. Его все любили. А на меня никто не обращал внимания». По­ехали.

— Ивану все легко доставалось. Все любили этого дурака… Слу­шай, я не могу сразу текст запомнить.

— Какая разница! Говори что-нибудь злое.

Не морщи лоб! — злобно зашипел на меня возлюбленный. — Бу­дешь морщить лоб, скоро состаришься. Плечи держать прямо, а то буду по спине бить. Чему тебя в институте учили?

— Соблюдать принципы партийности в идеологической работе, — ответила я холодно. — Я окончила факультет журналистики.

— Очень хорошо, — скомандовала Лиза. — Все эмоции отразились на лицах убедительно. Перерыв, будем обедать.

Мы ели гамбургеры в квартире негодяя Антона, которая на самом деле была Лизиной комнатой.

— Первые фотороманы мы покупали в Италии, — рассказывала Лиза. — Потом в какой-то момент решили снимать здесь. У итальян­цев красивые интерьеры, красивая жизнь. Так нет же, оказалось, что нашему читателю нужны знакомые лица и родные реалии. Девочка из ВГИКА, которая у нас работает, сценарий сочиняет. Потом сообра­жаем, где снимать. Принцип один: действие происходит в одном-двух помещениях. Навороченные декорации, роскошные туалеты — все это вещи ненужные. И здесь мы от Запада ничем не отличаемся. Нам прислали подшивку итальянских журналов за прошлый год. И там в совершенно разных сюжетах у разных героинь мы обнаруживали один и тот же шарфик или сумочку. Одно из двух: либо они этот шар­фик рекламируют, либо просто выехали большой командой в какой-нибудь отель, взяли костюмы и сразу сняли несколько штук романов.

Самые выигрышные герои — богемные персонажи. Художники, артисты, архитекторы. Мы стараемся приглашать настоящих акте­ров. Крис Кельми у нас снимался. Артист Химичев с женой и дочерью. Группа «Мегаполис». Певица Сабина. Хотели снять группу «На-На». Но они так много гастролируют, что застать их в Москве было прос­то нереально. Тогда мы решили — пусть фотограф, который с ними ездит, нащелкает снимки, а мы потом приладим к ним сюжет.

Он привез огромную пачку. Мы скомпоновали что-то вроде сказ­ки про отца — Бари Алибасова — и четырех сыновей, которых он от­правляет искать счастья за границу. Есть снимок, где нанайцы стоят вместе с какой-то туристкой в панамке. Мы ее превратили в амери­канскую продюсершу, которая заключает с нашими героями кон­тракт. Они покоряют Нью-Йорк, потом всю Америку. Но все равно тоскуют и хотят на Родину. В Таиланде фотограф старика щелкнул — морщинистого, очень экзотического, а мы сделали подпись, что это друг их отца, ну и дальше в том же роде. В конце герои приезжают в Москву, и отец их обнимает.

Главное, чтобы все хорошо кончалось. И чтобы сюжеты умеща­лись в одном номере. Почта плохо работает — пока читатель будет ждать продолжения, он просто забудет, что раньше было. Потому что нас читают больше в провинции. Архангельская область, Воло­годская, Сибирь — все наша территория. И в Минске нас любят. А те­перь — за работу!

С утра мы играли современные эпизоды, а теперь предстояло сни­мать студенческую юность героев. Я сменила синюю футболку на красную, затянула воло­сы в узел и превратилась в девицу горбачев­ской эпохи. Объяснение в любви, чтобы при­дать сцене лиризм, снимали во дворе.

Иван обнял меня и закружил в танце: «О, Анна, я люблю тебя! Никто не разлучит нас, мы всегда будем вместе!» Я почувствовала се­бя взволнованной и сильной (упр. 3, с. 415, раздел «Однородные определения в русском языке»).

— Хи-хи-хи, — раздался за нашими спина­ми мефистофельский смешок.

Мы обернулись и увидели мальчика лет де­сяти, с лицом херувима и большими ясными глазами. Его окружала стайка сверстников. Дети сидели в песочнице и играли в карты.

— А я знаю, чем вы сейчас заниматься бу­дете! — радостно сказал малыш.

Иван слегка покраснел.

— Вы скажете: «Не знал, что у тебя пер­хоть». А она ответит: «У меня уже нет, а у те­бя есть». Потому что вы фильм снимаете для рекламы! — продолжал ребенок.

Классный пацан! Давайте его используем в сюжете, — предло­жил Антон. — Что-нибудь типа: она поняла, что покорена. Анна идет и думает о своем ребенке, который считается сыном Антона (упр. 5, с. 618, раздел

— «Сложноподчиненные с придаточным определитель­ным»), а на самом деле он сын Ивана. Или наоборот.

— Не надо перегружать сюжет, — холодно сказала режиссер Ли­за. — Лишние ходы запутают читателя.

— Все равно, мимо такого парня проходить нельзя, — настаивал Антон. — Посмотрите, какая непосредственность!

Пошли на компромисс: Иван и Антон выясняли отношения во дво­ре, а дети смотрели на них и оживляли картину. Их невинный облик контрастировал с мрачными страстями, обуревавшими героев.

Последние сцены мы снова снимали в Лизиной квартире. Пять ча­сов работы, московская жара плюс груз прожитых героями лет и пе­режитых страстей — все это привело к тому, что играли мы скучно­вато. Лиза сердилась.

— Антон, ты должен уговаривать Анну любить тебя. Поживее, по­жалуйста: это женщина, которой ты добивался всю жизнь!

Антон не спеша поднимался, вяло брал меня за руку.

— О, Анна. Нет, ты не можешь любить Ивана. Не верю я, что ты лю­бишь его… Если завтра будет такая же жара, я умру. Или я все равно умру, Анна, если ты не будешь моей.

Я тяжело дышала, изображая удовольствие.

— Нормально, — говорила тоже смертельно уставшая женщина-фотограф. — Переходим к последнему эпизоду.

Ради последнего эпизода мы снова отправились на улицу. Моя много страдавшая героиня, потрясенная предательством Антона, бе­жала по Москве. На ее лице отражались гнев, растерянность, отчая­ние и желание отомстить.

В этот момент у меня уже не было сил украсить свою физиономию хоть какой-нибудь эмоцией. Мне помогли небеса — в прямом смысле слова. Надвинулись тучи, неожиданно брызнул холодный дождь. Мои восхитительные густые волосы, растрепанные ветром и чуть тронутые кондиционером, капли дождя на моем прекрасном лице, душащая меня злоба, которую легко можно было принять за смяте­ние чувств, — все это дало возможность фотографу сфотографиро­вать нашу фотографию своим фотоаппаратом.

Я попрощалась с обоими своими возлюбленными.

— Приходите к нам в театр, — сказал Иван. — В конце августа от­крытие сезона.

— Послезавтра в редакции будут выдавать гонорар! — прокрича­ла нам вслед Лиза. — Не забудьте паспорт, а то бухгалтер будет сер­диться.

— Не забудем, — пообещал предатель и зло­дей Антон.

…и вот я сижу за компьютером и пишу этот текст. Ветер шевелит ветви березы и мои гус­тые, чуть тронутые волосы головы. Я размыш­ляю о том, как хорошо снимать сцену объяс­нения в любви. Что-нибудь вроде: «Ольга, лю­бишь ли ты меня? » — «Да, милый, я буду любить тебя вечно. Но не очень сильно».

По направлению к метро «Сокол» едет ма­шина. В эту машину можно посадить героиню и снять момент расставания. «Елена поняла, что между ней и этим человеком не может быть ничего общего. С прошлым было покон­чено. А зря».

Кошка входит в мою комнату. И она может пригодиться. «Это было единственное сущес­тво, которому Наталья могла поверить все тайны своего сердца. Но не хотела».

Кстати, из энциклопедии я узнала: Занзи­бар — это остров у восточного берега Аф­рики. А зря.

ЕКАТЕРИНА ГОНЧАРЕНКО

 

  КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ: Катя должна написать заметку про подпольную типографию, но ничего не получается.— Ей ме­шают страшные обстоятельства непреодоли­мой силы.— Она претерпевает ряд необрати­мых приключений ужасного свойства и побеж­дает, несмотря на травму эпидермы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЭПИЛОГ: Утром ее нашли бездыханной в 216-й комн. Тушинской вет. академии. На ней были валенки, ажурные чулки и шля­па из маковой соломки.  К тому же, ее зва­ли Степаном и она работала лесоосветлителем на пасеке в Татарстане. Товарищи очень ценили ее. Так добро в этой истории победило зло.

Объяснительная сисадмина

Я, ФИО, вовсе не высмеиваю отсутствие интеллектуальных способностей у нашего главбуха. Причина моего смеха при обслуживании её рабочего места, вызвана совершенно иными причинами. После увеличения, по её же просьбе, размера системных шрифтов часть надписей перестала влезать в границы окон. Так, надпись "Эта утилита помогает находить файлы-дубликаты" превратилась в надпись "Эта утилита помогает нах".

Дата, подпись.

Сделай увольнение праздником!

 

Клюкать на рисульку для….

Чему Москва верит?

Говорят, Москва слезам не верит. А чему тогда верит? Мы вот что решили выяснить: чем на данном этапе исторического раз­вития вообще можно пронять москвича? Что, собственно, сегодня вызывает у него чувство сострадания и острое желание бес­корыстно помочь ближнему? Московская душа — потемки. Мы это даже на редколлегии обсудили, хотя и не пришли к еди­ному мнению — насчет того, чему Москва верит. Версий, впрочем, было достаточно. Голубоглазый шакал пера Андрей Колесни­ков сказал, что Москва верит раскаянию, и при этом почему-то густо покраснел. Недавно ушедший в религию Охлобыстин, кри­чал: «Вера! Вера! Вот что…» А Катя Гончаренко попросила не забыть про любовь к животным и ближним, причем почему-то «в нестандарных положениях». В общем, в результате у нас получился небольшой список. Вот какой: 1) нестандартные (правдивые) положения и ситуации; 2) любовь к животным; 3) любовь к ближним; 4) задушевность всякая; 5) раскаяние. Нам это было настолько интересно, что на списке мы не остановились, а решили его проверить. Проверять договорились так: отправить своих людей на паперть. Сформировали огневую бригаду образцово-показательных ни­щих из привлекательной журналистки Демьяновой, седого Арифджанова в очках и зататуированного до спазмов головного мозга платформенного лирика Охлобыстина. Руководить этими будущими отбросами общества поручили мусульманину Арифджанову — в силу его природных замашек разжалованного помощника секретаря районной партийной ячейки. Выдали ему список и наказали от списка не отступать. Ну и как вы думаете, сколько материальной пользы можно извлечь из двух журналистов и одного киносценариста? Ладно… Не денег же нам, в конце концов, было надобно. Процесс — вот что самое интересное.

 

 

Формальности

Я начал с того, что, строго предупредив вверенный мне персонал о материальной ответственности, раздал фломастеры четырех цветов, дамскую фетровую шляпу и блюдечко из крашеного фаянса. Потом осмотрел Ольгу (остался доволен), поддержал словом Ивана, пожал руку охраннику Юре и внушил уверенность фотографу Азарову.

Затем еще раз осмотрел Ольгу (опять остался доволен) и дал установку: «Сами вы неместные, денег нет, пишите слезливый плакат и приступайте!»

— А на чем писать? — привередничал Охлобыстин. Но я к этому был готов.

— Картонный ящик сам найдешь. Порвешь и пиши. Так будет реалистичнее.

Окинув взглядом место действия пять минут спустя, я понял, что могу собой гордиться. Оля подняла свеженаписанный плакат, Ваня, сопя, елозил фломастером по картонке. Азаров начал фотографировать. Юра — охранять.

Проба пера

Реакция города Москвы тоже не заставила себя ждать. Рядом с Олей уже стоял милицейский прапорщик и, старательно шевеля губами, читал плакат у нее в руках: «Мой папа захвачен заложником в Перу. Подайте на один билет в Лиму и два — обратно».

— А Лима это что? — справедливо спросил прапорщик у Оли.

— Это город в Перу, столица, — ответила грамотная студентка филфака.

— Совсем больная, — сочувственно вздохнул прапорщик. — Кто ж на Перу просит? На Перу не дадут. На Читу дадут.

— Но у меня папа в Перу, — не сдавалась Оля.

— А вы вот что, гражданка, — прапорщик, кажется, искренне хотел помочь, — вы на Читу просите, а сами — в Перу, а?

— Ага, — вмешался дезертировавший со своего конца перехода Охлобыстин, — хороший плакат получится: «Папу взяли в заложники в Перу, подайте на билет в Читу».

Прапорщик обиделся и ушел. Ольга вновь подняла плакат.

«Ш..!»— зашипела на нее первая же старуха. «Б..!» — грязно добавила неказистая женщина. «Е..!» — восхитилось лицо кавказской национальности. «У..!» — заголосил метропоезд, прибывая на станцию «Сокол». «X..!!!>> — принял ре­шение я.

Все было ясно. Москву так просто не возь­мешь. Пора было начинать действовать системно. И я начал.

 

№ 1. Раскаяние

Иван, ты писал плакат про Перу? — жестко спросил я со всей положенной мне по должности и характеру строгостью.

— Я! — гордо сказал драматург.

— Будешь наказан!

Мы посадили Ивана в автомобиль и повезли. Выпустили на набережной. Было очень холодно. «Снимай штаны», — сказал я.

Выпив, не закусывая, три рюмки водки «Довгань хлебная», Иван оскорбил ее качество словом, снял дубленку, шапку, шарф, куртку, жилетку, ботинки, рубашку, майку, кожаные штаны, кальсоны, носки и остался в одних нательных красных трусах с петухами.

Ветер с реки остужал татуировочную вязь разноцветного охлобыстинского тела. За спиной величаво горел куполами на морозе возрождаемый храм. Иван сел прямо на снег. И сразу начал мерзнуть.

«Был киллером. Раскаялся. Помогите начать новую жизнь» — гласила табличка у него в руках.

Метрах в двадцати остановился мужчина в пуховике. Подошел, положил пять тысяч, молча пожал Охлобыстину руку и констатировал: «Замерзает». Со стороны Театра эстрады к голому Ивану двинулись две тепло одетые женщины.

— А можно, — сказала одна из теплых женщин, я вам сейчас денег дам? Вам двух тысяч хватит?

— Не х-хв-хватит, — мужественно проскрипел I охлаждающийся Охлобыстин.

— Но у меня больше нет мелочи. Может, домой сходить. Вы подождите пока…

— Н-нн-нет! — крикнул Иван, пытаясь встать.

— Постойте, а вас для газеты фотографируют? — продолжила беседу женщина.

— Д-д-для-я-я!

— И вот вы людей убивали?

— Уб-би-вал-ллл! — угрожающе заорал уже охладившийся Охло­быстин, скрипнул отрываемым от московской набережной ледяным задом и побежал к машине, быстро перебирая босыми ногами по снегу. Женщина, не отставая, семенила следом.

— Вам, наверное, было холодно? А вы за границей были? Вы женаты? А у вас кто, мальчик или девочка? Это вы убили Квантришвили? Вы Япончика знаете? У вас пистолет был или парабеллум? А вы сдали оружие? Ну постойте же… Я правда недалеко живу, у меня дома, кажется, есть еще деньги.

Сердобольный охранник Юра взял женщину под руку и повел к подруге.

— А вы из «Альфы», — спрашивала женщина, — или из ОМОНа? Или из МУРа? Или тоже бывший киллер? А сколько вам лет? А его теперь опять в тюрьму увезут?

Я объявил оперативное совещание. В жизни всегда есть место подвигу, и Охлобыстин его совершил. Мы посчитали: за четыре минуты Ваня собрал семь тысяч рублей.

Все сразу заговорили: «Молоток, Ваня! Молодец, Охлобыстин!» Я тоже сказал: «Хвалю ». Эксперимент явно удался. Раскаяние работало.

Отогрев героя в автомобиле, мы спустили его в метро, где он около часа ходил с честным видом по вагонам, достоверно пах алкоголем и протягивал людям картонку со словами удивительной правды:

«Пропил деньги на стиральную машину. Жена убьет».

— Че ж ты?! — восхищались мужики.

Давали не щедро, все ж таки виноват, наш Иван-то, но давали. Все еще обледенелый Охлобыстин в ответ только кивал и мычал.

— А много пропил? — заинтересованно спросил мужчина, кожей лица похожий на Охлобыстина.

— Вот мой бы так совестился, — вздохнула женщина с курой в пакете. — А то ж нажрутся, и хоть бы хны. На, миленький. Может, и моему дураку кто-нибудь подаст.

Я перешел в другой вагон, где Ольга раскаивалась пассажирам: «Мне 37, а я уже бабушка».

— Мне тридцать семь, а я еще мальчик! — пошутил один не очень трезвый с виду пассажир.

И не дал никаких денег.

 

№ 2. Задушевное

Тут нас опять настиг все тот же милицейский прапорщик — Журавкин, как выяснилось. Факт попрошайничества он не одобрил. Но в диалог вступил.

— Тю, — сказал, — Лима! Опять тут?! Сколько набрали? Э… А вот стояли раз здесь молдаванки, двое, тихо так стояли, в рясах. По полмиллиона в день зарабатывали.

— Охлобыстин! — я был воодушевлен. — Полмиллиона! Бери фломастер и пиши религиозный текст. А мы тут пока с офицером побеседуем.

Тем более что мне еще и Шнейдеру позвонить надо было. И кофе попить. Но Журавкин подниматься наверх отказался. «Служба. Только вы мне, пожалуйста, пива безалкогольного сверху купите. Там слева в палаточке, как раз рядом с телефонами. А я вам жетончики на телефон дам. По цене пива».

Медленный эскалатор выволок меня к телефону-автомату.

— Шнейдер! — сказал я в холодную трубку. — Выезжай, Шнейдер.

— Выезжаю! — деловито отреагировал он. — Флейту брать?

Кандидата философских наук, православного рекламного монстра, интеллигента и совладельца контейнера на одном из московских оптовых рынков Владислава Владимировича Шнейдера я склонил к нищенствованию загодя. Ценен, впрочем, интеллигент Шнейдер для нашего дела был вовсе не философскими своими талантами.

А приобретенным в духовом оркестре Советской Армии (в/ч 68793) умением играть на флейте-пикколо. Конкретно Шнейдер мог сыграть три мелодии — марш «Встречный», грустную общечеловеческую без названия, а также бравурную «Варяг». Он поэтому проходил у меня по графе «духовное ».

Шнейдера я приберегал в качестве стратегического резерва, специально для того момента, когда от Оли и Ивана проку будет уже немного. Момент настал.

Я дождался Владислава Владимировича. Я купил пива без градусов. Я представил Шнейдера прапорщику Журавкину. Только кофе не попил, а пошел забирать у Охлобыстина полмиллиона, которые он, по моим расчетам, к этому моменту должен был уже заработать. Но полмиллиона не было. Денег не было вообще. Был только сам Охлобыстин. Вольготно прислонившись к колонне, он с глумливой улыбкой держал плакат:

«Прихожане! На храм святого Агабабы на Газгольдерной».

Заметив меня, Охлобыстин понял все и побежал. Я стал гоняться за Ванькой. На «Китай-городе» он перебежал платформу и покатил до «Пушкинской». С «Пушки» рванул на «Тверскую», но на переходе к «Площади Революции» был пойман.

— На воздух? — предложил я.

Иван осознал предстоящее и категорически отказался.

— Я пьян, — извинился он, — а там дорожное движение.

— Трезвей! — приказал я и стал устанавливать Шнейдера. Шнейдер затянул общечеловеческую. «Украли рояль» — написал я ему на плакатик для пущей жалостливости. И остался доволен результатом.

Шнейдеру давали. Давали, впрочем, не за табличку, а за звук. Но какая разница? В коробке быстро набралось 20 тысяч. Иван был посрамлен. Окинув его понятным взглядом, я расслабился и пошел пить кофе. Вернулся я минут через двадцать.

Шнейдер больше не играл. Сжимая флейту в руках, он голосил козлиным фальцетом: «Подайте правнуку капельмейстера Лейб-гвардейского гренадерского императорского полка Ипполита Апполинариевича Бенедиктова».

Неподалеку от Шнейдера с невинным видом стоял Охлобыстин. И опять глумливо улыбался…

 

№ 3. Нестандартное

На нестандартное я, честно говоря, делал особый расчет. Москва устала от стандартных человеческих сложностей, я так рассуждал, надо придумать что-нибудь необычное, тут ее и проймет.

Придумывать необычное я поручил Охлобыстину. Это было отвратительно, но выбора у меня не было.

Охлобыстин же немедленно произвел на свет два шедевра: «Подайте на ремонт! „Запорожец" разбил фару моего „Мерседеса-600"!» и «Коплю на сотовый телефон!»

Я уже собрался забраковать оба, как вдруг обнаружил, что к Охлобыстинской халтуре Москва отнеслась с пониманием. Нет, конечно же, люди улыбались, показывали на нас пальцем. Но… подавали!!!

— Купите сотовый, позвоните по телефону 24-46-17 в Тюмень! — пошутили две молоденькие подружки и дали денег.

— А ты его «Запорожец » возьми как компенсацию. Как раз на фару хватит, — предложил мужчина в спортивных штанах под дубленкой и тоже денег дал.

Так собрали девять тысяч. Тогда Охлобыстин встал с совсем уж наглым текстом: «Не работал и не хочу. Подайте на красивую жизнь…»

Дали. В общей сложности на красивую жизнь собралось пять тысяч. А одна дама даже сказала прихихикивая: «Чем я еще могу вам помочь, мужчина?»

— Посадите меня, пожалуйста, на колени, — тихо попросил уставший Ваня.

 

№ 4. Жалость к животным

Животных Москва любит. Это я знал твердо. Но животного у нас с собой не было. Это я тоже понимал. Охлобыстин же на эту роль все-таки подходил не совсем. А без животного Москва нам не верила. На изготовленный Ольгой плакат «Нечем кормить попугайчиков» отреагировал только один человек. «А где, — спросил, — попугайчики?» И ничего не дал.

— Шнейдер, — взмолился я тогда, — Шнейдер, ты умный и хитрый. У тебя же национальность такая. Найди мне животную, Шнейдер!

И Шнейдер меня не подвел. Через пятнадцать минут он появился, волоча за собой на поводке мелкую собачку.

— Вот, — сказал он, — животная. За десять тысяч у мужика на «Смоленке» на час арендовал.

У собачки азартно блеснули глаза. Оля села рядом, с плакатом: «А когда-то это был ротвейлер».

Люди проходили мимо. Собачка профессионально выказывала высшую степень измождения. Никто ничего не подавал. Только ма­ленький мальчик в грязной куртке и больших очках остановился и стал внимательно разглядывать бывшего ротвейлера. Наконец, видимо удовлетворившись результатами осмотра, сделал свой вклад в размере 500 рублей и убежал.

Больше никто ничего не дал. Аренда не окупилась. Собаку вернули владельцу.

— Арифджанов, — ласково сказал Охлобыстин, — ты вводишь сообщество в расход.

Я запомнил…

 

№ 5. Жалость к людям

Уже пять часов мы просили у москвичей. Соображалось и говорилось с трудом. Жалок был внешний вид подчиненных. И я решил это использовать. С кроличьей плодовитостью Иван нарожал плакатов.

«У нас не получаются дети».

«Дайте денег на исправление ориентации (мужчине)».

«Плохо себя чувствую. Не знаю, почему. Подайте на анализы!»

«В связи с женитьбой на Кате хочу вывести остальные татуировки».

«Подайте на увеличение груди».

Москва присматривалась. Просили показать грудь: «Может и не стоит ее увеличивать?» Советовали быть с татуировками поосторожнее: «А вдруг и с Катей разойдетесь, тогда что? » Однако при всем разнообразии выбора результат оказался невысок — 4 тысячи 500 рублей. Может, болеем не тем?

«Для мальчика с очень сложной болезнью каждый день нужно 60 литров пива для купания».

Мы очень надеялись на этот шедевр. Но, увы, нас все равно не пожалели. На плакат клюнули всего раз.

— А вы мальчика сколько раз в день купаете? — веско спросили нас два серьезных, но усталых человека среднего возраста.

— Четыре, — соврал Охлобыстин.

— А мальчик где?

— Вот, — я показал на Охлобыстина.

— А когда в следующий раз? — разговор становился заинтересованным.

— Через час, — неуверенно сказала Ольга.

— А можно мы тогда с вами пойдем? — тут же попросил один из усталых и немедленно объяснил товарищу: — Сейчас вечер, значит, раза два его уже купали! Он же чистый! А за раз после него пятнадцать литров пива остается! Секешь?!

— Я заразный, — убил мечту Охлобыстин.

— А-а, — поскучнели москвичи. — Ну мы пойдем тогда.

И вышли на «Динамо». Мы тоже вышли и пересели в другой вагон. Оля взяла плакат: «У меня была мнемозия, потом пропал ребенок, отец его уехал в Гвадалахару, девочку подменили на мальчика, у нее тоже пропала память. Дайте на все это денег».

Этот бред принес три тысячи восемьсот рублей.

Охлобыстин с горя поднял незатейливый плакат: «Пострадал в межнациональном конфликте между тутси и хуту». Люди оглядывались на Ваню с интересом, тщетно пытаясь понять, тутси он или хуту. Охлобыстин таинственно молчал.

Итог — 12 тысяч рублей. Молчание — золото.

Тут девушку Олю посетила здравая мысль.

— Нам не верят! — сказала она. — Болезнь должна быть очевидна. Сообразительная девушка прикупила бинтов в ближайшем аптечном киоске и принялась бинтовать Ивану голову, чтобы он выглядел как можно более достоверно под плакатом: «Требуется лечение головы».

— Бинтуй туже! — приказал я и поднялся наверх ужинать. Хороший город Москва. Главное, добрый. Когда я вернулся через полчаса, какие-то девушки уже весело водили вокруг забинтованного Охлобыстина хоровод. Охлобыстин из последних сил тщательно поддерживал выражение дебила на лице.

— Здо-ро-вье ин-ва-ли-ду! Здо-ро-вье! Ин-ва-ли-ду! — хором скандировали студентки.

Ваня не менял выражение лица. Молодежь стала танцевать вокруг него огневую макарену.

— Охлобыстин, — позвал я тихо. Он не слышал. — Иван! — повысил я голос.

— Ой, — сказала студентка, — а этот в пальто у них старший, он у них деньги отбирает.

— Правда твоя!!! — вдруг дико взревел Ванечка, срывая бинты. — Отдай кровные, гад!!!

Студентки с визгом бросились к выходу…

 

Простая правда

История с хороводом нас доканала. Шел седьмой час нищенствования. Ваня хотел пить. Шнейдер — есть. Оля — писать. Перспективных идей у персонала больше не возникало.

Я придумал и лично изготовил простой и без всякого ерничества плакат: «Дайте денег». С ним стояли по очереди и Оля, и Иван, и Владислав Владимирович.

Эта простая надпись принесла денег больше, чем все ранее перечисленные — 47 тысяч рублей. Ее даже не комментировали. Люди шли молча и молча давали денег. Только однажды семейная пара спросила у Шнейдера: «А зачем вам деньги? » «Очень нужно », — просто ответил Шнейдер.

Дали.

Всего в коробке оказалось 86 тысяч 600 рублей. Все, что мы заработали, за исключением потраченных 10 тысяч на аренду собачки. Мы стали собирать вещи. Метро начинало пустеть.

Эскалатор выволок нашу живописную группу наверх. У выхода Шнейдер вдруг не к месту заиграл «Варяга». На улице было уже совсем темно. После семи часов почти непрерывного сидения в метро на свежем воздухе знобило. В машине, ожидавшей нас за углом, сладко спал охранник Юра. Во сне он сопел и гулко причмокивал губами.

— Знаешь, чему Москва верит? — вдруг спросил меня Охлобыстин. Я устало пожал плечами.

— Правде! — сказал Ваня и полез в джип.

Собранные деньги мы по дороге сдали в церковь. Потом завезли Шнейдера. Перед уходом он немного помялся и попросил:

— Арифджанов, у тебя тысяч двадцать до зарплаты не будет?

— Зачем? — спросил я.

— Очень надо, — сказал Шнейдер. — До зарплаты, а? Я дал.

 

Рустам Арифджанов

“Столица” №2, 1997 год